Одна запись - не повредит. Я постараюсь.



... Я с самого начала заважничала и чувствовала себя особенной - в новых серебристых баретках, и такая вся из себя одна-единственная приглашенная; и мне - мне! - улыбаются, и говорят, какая я умная/милая/распрекрасная.



Потом мы ехали в Ардмор, в сумерках, под дождем, и асфальт тоже казался особенным, как толстое прозрачное стекло, под которым движутся разноцветные столбы света.



Театр - маленький и какой-то... очень чистый. И очень светлый. Как больничный коридор. Как большой больничный коридор. Смытые и затертые очертания серого цвета.



... Очень милая провинциальная постановка мюзикла, да, не Бродвей, но все равно - приятные голоса, узнаваемые декорации, приятная компания (правый бок мне грела Кэра, левый - Карл, ага)...



Одеты актеры были совершенно не так, как я ижидала. Скажем так - одеты не лучше меня, и, по-моему, немного не в тему, хотя кто я, собственно, такая, чтобы судить. И осуждать.



Христос - что греха таить что там говорить. Душечка. Пел ту, жалостливую, как раз перед арестом, на каком-то столе под резиновым деревом, в свете прожектора, который направлял всем видимый мужик в чем-то вроде телогрейки. Пел, а мне думалось: интересно, как это чувствуются - когда пытаешься вжиться в роль Христа. У него по лицу бежали влажные дорожки. Они блестели в свете прожектора. Мне тоже захотелось плакать, и выскочить на сцену, и обнать беднягу, сказать, что все в порядке, что забил бы он на это дело и пошел бы выпил пива. Но я не выскочила.



Я сидела. Терпела.



Правда, когда его начали бить, я все-таки не выдержала и отвернулась. Ну и что, что это краска. Все равно.



Когда мюзикл закончился, и мы вытолкались в коридор, я встала на цыпочки и старалась увидеть его - но кругом шныряли другие актеры, и это все было не то, а я хотела увидеть только его одного, особенного, а он все не появлялся и не выходил, и тогда я сказала Карлу, пойдем домой, и мы вынырнули под дождь и пошли к машине. И мне было совершенно не до разговоров, я размазывала по щекам воду. Дождь. Может быть. А может, и нет.



Карл очень долго не мог выехать со стоянки, и ругался под нос, потом наконец выехал и медленно покатил мимо дверей. В дверях театра стоял... да, он был там, наконец. Карл, миленький, - взмолилась я, - пожалуйста, выпусти меня, я на секундочку.



Выпрыгнула из машины и бысто-быстро пошла - побежала - туда.

Он оказался гораздо ниже ростом вблизи. И надел очки - очень странно. Он улыбался - по-настоящему, а не по-американски, и был, наверное, очень уставшим, потому что говорил тихо, и руку жал слабо, и глаза у него под очками были большие и печальные.



Мне очень захотелось, опять, спросить, что же он все-таки чувствовал, но я, конечно, застеснялась, и спросила, сколько ему лет. И еще какую-то чушь. Дурочка, да и только. Кошмар, что же он обо мне подумал. В лучшем случае - ничего. Конечно, ничего. Сколько к нему девок каждый день подходят, и просят сфотографироваться, и спрашивают всякую дребедень. И ему, конечно, все равно, какие туфли носит каждая.



Какой он... особенный.



Был.



Я ведь его не увижу больше никогда.



Никогда.